Почему ваша дочь убежит на край света и никогда не скажет вам спасибо за уроки жизни
Сцена 1
«Он опять мне пишет что-то про мои лучистые глаза и милейший ротик», — говорит подруга, сидя сгорбившись на балконе и затягиваясь сигаретой. У нее патологически низкая самооценка. Она потихоньку забивается татуировками и красит голову во все цвета радуги, но при этом ходит по улице так, словно мечтает о шапке-невидимке. Ей в одном из приложений знакомств пишет австралиец. «Слушай, — говорит он, — какая у тебя страна мечты? Ну там, Индия, например — хочешь туда? Я тут подумал уволиться и колесить полгода там и сям. Погнали? Ты и я». Ей кажется это неестественным — посмотреть на ее фото и захотеть поехать с ней в Индию. Наверняка переживает, что он увидит ее попу и полные руки, заорет «Фу-у-у-у, твою мать!» и убежит в джунгли. Меж тем он осаждает ее уже полгода. Полгода он думает об этих вот глазах на единственной фотографии, пока они обсуждают сериалы, мемчики в интернете, музыку любимых групп. Я крашу ее волосы в нежно-сиреневый. Пока она сидит в полиэтиленовой шапочке, по скайпу звонит ее мать. Разумеется, у нее недоверие к нашим экспериментам: «Только зеленой еще не была!» Как-то строго спрашивает про работу. На работе вообще-то вилы. Но моя подруга выдыхает: «Ну как — сложно, конечно. Работаю». Мать снова начинает бубнить, но, увидев «в кадре» меня с кружкой чая, решает не выяснять отношения при посторонних и сворачивает разговор за пару минут.
Сцена 2
«Квартирку-то нам помогал наш зять делать», — Тамарка, суздальская продавщица медовухи, презентует мне и моему приятелю хоромы, похожие на египетский бордель. В них нам жить все майские, а мы уже не знаем, куда глаза девать: мы друзья, а место, куда мы заселились, словно с рекламы тура на медовый месяц. В ванной золотая плитка, в спальне кроватища с бежевым балдахином, словно для съемок софт-порно. Хозяйка приносит из комнаты фотокарточку: «Вот он, мой зять. Он индус. Но живет в Дубае. Ювелир». Она очень рада, что дочь вышла замуж за иностранца. Девушка рядом на фотографии вовсе не модель в традиционном понимании — этакая скромная русская красота. Тамарка горазда болтать. Рассказывает, что и у сестры дочь где-то там, и у соседки. Мы решили, что это у суздальских варщиц медовухи хобби такое — сбагривать дочерей в жаркие страны. Ночью в дом ломился какой-то забулдыга и требовал Кольку. Тамарка потом сказала, что Колька — это ее сын, который уже год как живет в другом месте, но его друзья детства до сих пор ходят за ним сюда.
Сцена 3
«Он очень интеллигентный. И рукастый. Если что-то ломается — он просто молча чинит и все. Хотя там такая семья… Род его матери сколько-то десятилетий назад половиной города владел. А бывший-то, Рома, ну что он… Когда у меня случалась истерика, он просто стоял и смотрел. Он вообще не знал, что делать». Интеллигентного и хозяйственного мужчину зовут Франческо. Она зовет его Франчик, а он ее, когда она не рядом, — the Girl. Заглавная буква отчетливо слышна: моя Девушка. Он и правда такой нормальный мужик. Добродушный, немногословный, любит «Формулу-1», кино и особый лигурийский сорт макарон, которые готовит за семь минут. А вот ее мать зовет его «Очередной». Когда он приехал в стылый, невозможно сырой январский Питер знакомиться с донной Мамой, она просто не пришла. Сказала потом: «Да их-то у тебя — пффф. Каждый год меняются. Я что, запоминать должна?»
Сцена 4
«Слушай, приезжай, а! Сегодня между Исландией и Россией прямые перелеты сделали — вот только что прочитала новость. Сейчас я погуглю тебе билеты, ладно? Я уже с половиной этой чертовой страны переспала и всех этих баб ненавижу. Они пустые. Думают только о перепихоне, с ними даже не о чем поговорить. Ты первая женщина из всех, что я зафрендила, с которой можно бесконечно разговаривать», — мне пишет Гита. Она родилась в Белграде, но ради своей любимой переехала в Рейкьявик. Там они расстались. Об этом она еще не сказала, но я уже догадалась. «Эх, восточная ты душа», — отвечаю ей. Она в курсе, что в мужчин я влюблялась на одного больше, чем в женщин, и с женщинами никогда не имела настоящих отношений и, скорее всего, не решусь. Но ей срочно нужен такой человек, чтоб поговорить. И я отвечаю: «О`кей, у меня скоро отпуск. Займу у отца денег». У нее похожие проблемы с родителями, что и у меня. Они не полюбили ее, пока она не уехала из Сербии на другой край земли. Там она наконец-то стала называть их «мама» и «папа», а не по именам.
Много за этот год произошло на моих глазах таких сцен: затюканные девочки, уставшие от гонки за идеальной фигурой и не надеющиеся на парня с зарплатой от 500 тысяч, который оплатит им инъекции и виниры, бегут прочь от своих матерей, которые кричат им в спину: «Похудей! На тебя уже смотреть перестали!», «Хватит гулять! Выйди уже замуж!», «Сидишь все со своими сериальчиками с субтитрами, а твоя сестра уже вторым беременна!»
И ладно бы, если это происходит в побитых жизнью семьях. В последнем выпуске российского Numero читаю интервью Ренаты Литвиновой со знаменитым британским модельером Полом Смитом. Он первым делом вытащил из кармана пиджака стопку фотографий своей жены, чтобы показать ее Ренате — свою музу, на которой он женат уже 50 лет. «А я как раз хотела спросить, какова в вашем понимании красивая женщина, но теперь я вижу. Она должна быть еще и худая!» Сэр Пол рассказывает ей, что его жена Полин была его учителем — она изучала моду в университете и пересказывала ему весь учебный материал, который записывала, а до знакомства с ней он был лишь фотографом. Именно она уговорила его открыть первый магазинчик с рубашками, которые сегодня являются гордостью Великобритании. Она и художник, и танцовщица. Она пересказывает ему миллион прочитанных книг. Пол и Полин… «А, физические нагрузки, опять же! — прерывает его поток Литвинова. — А она пытается как-то сохранить свою красоту? Ходит ли она во всякие места, где женщину делают красивой?» Выяснилось, что нет, не ходит. «Вот, читать книги надо, там тоже мускулы!» — это Литвинова уже кинула своей дочери, которой удалось посекретничать с сэром Полом об ужасных одноклассниках, которые достают ее в парижской школе. С незнакомым мужчиной и одновременно великим модельером. Но не с матерью, которая «грозно посмотрела на нее, ведь от молниеносно съеденных конфет и печенья остались одни фантики».
Дорогие мамы. Если смотрите в небо на летящих журавлей, вспоминайте не песню о павших солдатах, а своих дочерей, которые летят от вас во все концы света. Одержимые лишь одним желанием — быть золотником, который всем нравится, — они могут есть одни морковки в течение месяца, поддерживать разговор и шутить на двух или трех языках, перекрашивать волосы в Toni&Guy на последние деньги, услышав, как Колька или друг его, забулдыга, сказал, что ему нравятся светленькие, готовить луковый суп к приходу этого треклятого Кольки, а между тем получать от него личное сообщение: «А покажи, как ты готовишь, только голая». И горе вам, горе Кольке, если на вашем с ним пути встанет иностранец, который удивится сверхспособностям восточноевропейской женщины к ворожбе, к военным подвигам, к умению бросить все и поменять страну ради него, обычного мужика. Если вашей неудачливой и несчастливой девочке попадется самоучитель английского, она больше не ваша. Но вы хотя бы не отнимайте его, ведь это ее последний шанс на счастье.
Что такое этот страшный поведенческий паттерн советских и постсоветских матерей? В нем азиатский феномен tiger mom (женщины, которая «закаляет сталь» буквально с колыбели) соединился как будто с завистью: дочери-то уже доступны знания о том, как сделать свой секс лучше, где найти комфортную работу с удобным графиком, что нужно в себе поменять, чтобы стать счастливее. Этот стиль поведения пора выжигать.
Я мечтаю, чтобы это прочитала строгая мама моей подруги с сиреневыми волосами, и будущая теща рукастого и родовитого Франчика. А те, чьи дочери сейчас ходят в школу, пусть срочно вспомнят, когда они от всего сердца хвалили своих девочек и вслух желали им счастья, и говорили не о том, что еще они должны, а что они достойны самой лучшей жизни. Если давно, то сделайте это сейчас, вместо того чтобы бурчать свою любимую поговорку «вырастет — все поймет и спасибо скажет». Нет, не скажет, потому что до старости будет ломать голову над тем, как же в вечных упреках разглядеть добро.
